Эпилог
Из этого следует, что нельзя рассматривать полемику представителей австрийской школы против тех, кто стремился вывести практические нормы индивидуальной и политической деятельности из так называемых законов и смысла исторического процесса, как нечто второстепенное с точки зрения проблем политической философии и ее отношений с историей. Следует отметить, что на заре политической философии идея истории как конечного процесса была неизвестна, а представление о разуме, предписывающем порядок миру, было невозможно; равно абсурдной в те времена выглядела бы и мысль о том, что любое желание имеет право на удовлетворение. С учетом сказанного политическая философия оказалась безоружной перед атакой философии истории, естественнонаучного рационализма и релятивистского подхода к ценностям. Роль австрийской школы в последующем «возрождении» политической философии не следует недооценивать.
Иными словами, Мизес и Хайек не просто осознавали, что возрождение либеральной философии возможйо лишь в борьбе с историцизмом, сциентизмом и конструктивистским рационализмом: они понимали, что бессмысленно даже пытаться возродить ее, не преодолев обременительное наследие прошлого, воплощенное в теориях трудовой ценности, laissez faire и homo oeconomicus, которые до той поры в разной степени были культурными атрибутами либерализма. Старый либерализм оказался неспособен к обновлению, потому что, стремясь избавиться от клейма защитника и наследника этого типа капитализма, он отрекся также и от своих связей с теорией взаимоотношений человека и государства. Напротив, Мизес и Хайек выступили против бесчестных попыток отбросить те социальные, политические, экономические и гражданские завоевания либерализма, чье значение сопоставимо лишь с христианством. Вооруженные уверенностью в том, что им удалось преодолеть границы классического либерализма, они настаивали на правильности либеральной политической философии.
Наш век отмечен бурлением идей, которые, вероятно, повлияли на многие споры, занимавшие философов в последние 200 лет. Тем, кто еще лелеет идею «всемирной истории» как «всемирного суда»59, может показаться, что история вынесла свой приговор в споре между людьми, которых, если использовать выражение Хайека или Оукшотта, можно назвать теоретиками номократического режима, и теоретиками телеократического режима, свое суждение по поводу центральной темы политической философии, если понимать ее как поиск наилучшею политического порядка.
Было бы наивно, да и неверно предполагать, что приближается то время, когда развенчание изживших себя мифов позволит нам узреть истину. Однако, если не считать, что политическая рефлексия должна полностью игнорировать то, как проявляются и развиваются ее концепции в ходе истории, из нынешней ситуации можно извлечь несколько уроков. Первый урок: политическая философия не является формой идеологии, она не может быть сведена ни к историческому, ни к естественно-научному знанию. Если понимать под политической философией философские поиски наилучшего политического строя, иначе говоря, направляемую умом и опытом человеческую деятельность, то сегодня мы находимся в таком положении, когда можем довольно трезво оценить некоторые идеи, отброшенные после ста лет обсуждения. В их число входят вера в то, что политическая философия является идеологическим выражением классовой борьбы; попытки доказать это утверждение посредством поисков и «обнаружения» конечной цели истории; наконец, убежденность в том, что проблемы сосуществования людей в обществе возникают от того, что в этой сфере неприменимы методика и знания естественных наук.
Совершенно очевидно, что практические нормы, которые гарантировали бы успешность индивидуальных и коллективных действий, нельзя вывести из изучения и так называемого открытия «законов исторического становления». Не менее очевидно, что приложение научных открытий к обществу способно решить лишь немногие социально-политические проблемы, причем это все равно приводит к возникновению новых проблем, некоторые из которых даже более серьезны, чем старые.