Эпилог
Отсюда следует, что крах марксизма — это не только идеологический крах, но и крах определенного образа мысли, свойственного и марксизму, и многим другим идеологиям, которые считали порядок исключительно продуктом политической сферы (или государства). Их главная ошибка в том, что они путают порядок с организацией, т.е. с таким типом упорядочивания общества, который ориентируется на достижение конкретных целей. Это примерно то же самое, что считать политическую сферу вместилищем той формы знания, которой должно быть подчиненно все остальное знание. Необходимость разрыва с этим недопустимым и необоснованным представлением о политическом также требует глубокого пересмотра остальных политических моделей, основанных на данной базовой предпосылке, т.е. всех тех политических моделей, начиная с Макиавелли, которые рассматривают государство как инструмент морального и материального возвышения человека.
Разумеется, мы не намерены повторять ошибки марксизма, который обосновывал свою интуитивную гипотезу взаимосвязи культуры и философии со средствами производства ложной экономической теорией и философией истории. Мы также не утверждаем, что возращения к концепции взаимосвязи экономики и культуры, предложенной Смитом, было бы достаточно для решения этой проблемы. На самом деле интерес вызывает вопрос о том, насколько плодотворным может быть распространение принципа полезности в формулировке «австрийского» крыла теории субъективной ценности на все теоретические социальные науки для проблемы политического порядка.
Мы утверждаем, что этот принцип, который, как было продемонстрировано выше, позволяет отделять «реальные» потребности от «воображаемых», породил новые исследовательские возможности в рамках теории человеческой деятельности. Это, в свою очередь, непосредственно влияет на философию социальных наук в целом и на политическую философию в частности (хотя об этом часто склонны забывать). Хотя теория субъективной ценности и представляет собой фундамент экономической теории, прежде всего она является теорией человеческой деятельности, позволяющей пролить свет на то, каким образом индивидуальные воли сотрудничают в процессе создания общественных институтов и, следовательно, формирования порядка.
Наконец, следует заметить, что эта модель порядка не является результатом точного ответа на вопрос о том, кто должен править; ведь это означало бы, что наилучший политический порядок формируется на основании законов, принятых теми, кто в том или ином отношении предположительно считается «наилучшим правителем». Порядок возникает из «верховенства права», понимаемого как режим, направленный на предотвращение угнетения. Отсюда следует, что вопросы политических обязательств и вопросы представительства приобретают второстепенное значение. Эти вопросы можно рассматривать как проявления надежды на то, что источником наилучшего решения проблемы политического может быть оптимальный выбор правителей; иными словами, их можно рассматривать как проявления веры в то, что политический порядок может быть продуктом избирательной системы.
Актуальность идей австрийской школы связана прежде всего с ее откликом на попытки либо основать теорию демократии на новой эпистемологии, либо полностью переосмыслить ее и превратить в политическую модель, которая станет наконец способна дать заслуживающие доверия ответы на вопросы, которые встают перед ней в разные исторические периоды.