Философские и экономические источники
В основе трактовки представителями австрийской школы коллективизма — термина, который они понимали как синоним тоталитаризма, — лежало в первую очередь теоретическое утверждение об ограниченности человеческого знания, а также критика тенденции к использованию методов естественных наук и исторического знания в области социальных наук.
На фоне привычных толкований австрийская интерпретация философских корней тоталитаризма в некоторых отношениях поражает своей оригинальностью. Эта оригинальность становится еще ярче, если вспомнить, в какое время родилась эта интерпретация. Можно даже сказать, что в отдельных чертах она напоминает рассуждения Фёгелина, которые были основаны на анализе метаморфоз гностицизма. Мотив гностицизма можно различить в критике сциентизма у Хайека; кроме того, он ясно проявляется в тех частях «Социализма», где Мизес пишет о хилиастическом компоненте социализма. Однако в глазах австрийцев тоталитаризм прежде всего был феноменом, связанным с рождением и распространением конструктивистского рационализма, а также с неизбежным провалом социализма. С этой точки зрения правильно было бы говорить том, что их позиция ближе Штраусу, чем Фёгелину.
По мнению Штрауса, тоталитаризм отличался от предшествовавших ему форм автократических институтов тем, что в эпоху современности развитие теоретических наук создало впечатление, будто они способны обеспечить вечную и всеобщую власть над природой и действиями людей. Этот взгляд позже выразился в современном представлении о способности разума устанавливать законы для природы и социума, а также в вере в то, что правильное использование разума способно ускорить достижение абсолютного знания, решив тем самым все проблемы людей. В своей критике современности — хотя она и не привела к каким-либо философско-политическим результатам4 — Штраус, бесспорно, обнажил философский фундамент тоталитаризма. Его комментарии к диалогу Ксенофонта «Гиерон, или жизнь тирана» заставляют ощутить, что современная политическая наука на самом деле мало что добавила к тем намекам и неопределенным выпадам, которыми Ксенофонт в свое время уснастил беседу Симонида и Гиерона.
Возможно, беспокойство Хайека в связи с трансформацией понятия «науки» и его последствиями следует воспринимать именно в этом ключе. Однако, несмотря на черты сходства в анализе тоталитаризма и критике историцизма и сциентизма у Штрауса и Хайека, в вопросе об экономической науке они сильно расходятся. Штраус рассматривал политическую науку как одну из причин наступления Нового времени, которое он считал формой распада, проявлявшегося в поиске личного удовлетворения посредством овладения материальными благами. Хайек же твердо считал, что значимость экономической науки состоит в том, что с ростом ее авторитета произошло постепенное разрушение телеократической концепции государства, одним из выражений которой и был тоталитаризм.
Источником различия их оценок была разница их мнений об одной особенности Нового времени, которую они оба считали фундаментальной. Поскольку экономическая наука представляла собой попытку преодолеть редкость [благ], Штраус рассматривал ее как часть плана, направленного на завоевание контроля над миром, плана, который неизбежно открывает путь тоталитаризму. По этой причине сходство его позиции и позиции Хайека, вытекающее из их трактовки тоталитаризма как попытки ускорения исторического процесса людьми, ищущими славы и стремящимися увеличить благосостояние подданных (и в силу этого высокомерно отвечающих насилием на несогласие последних с их целями и средствами), не может быть полным.