Тоталитаризм
Хайек перечислил те идеи и книги, которые проложили путь для тоталитарной ментальности. Однако его занимала не столько степень личной ответственности Зомбарта и Пленге (мы приводим лишь два имени из тех, которые он перечисляет), сколько описание событий, которые произошли в результате того, что эти идеи стали овладевать интеллектуалами и массами. По его мнению, особенной популярностью пользовалась вера в «организацию»: и в виде веры в экономико-политическую организацию, и в виде протеста против индивидуалистической концепции стихийного порядка. Ведь принцип «организации» не просто представлял собой теоретический фундамент так называемой Kriegswirtschaft (военной экономики): подобные взгляды «высказывались в кругах, близких к немецкому сырьевому диктатору Вальтеру Ратенау». То, что «он, возможно, и содрогнулся бы», если бы осознал следствия из собственной тоталитарной экономической теории, не должно заслонять того колоссального влияния, которое его идеи оказали на молодежь, входившую во взрослую жизнь в годы после окончания Первой мировой войны.
Хайек считал, что упомянутые мыслители, а также другие — в частности, Ленш, Науманн, Шпанн, Фрейер, Шмитт и Юнгер — послужили источниками идей для «непосредственных творцов национал-социализма, в особенности Шпенглера и Меллера ван ден Брука».
Яркой чертой, которая объединяла в политическом отношении социалистических мыслителей, консерваторов и сторонников сциентизма, несмотря на содержательные различия между ними, была их враждебность к либерализму, проистекавшая из желания установить порядок в мире, начав с установления так называемого «справедливою порядка». В силу этого тоталитарная мысль приобретает характер попытки обуздать перемены, осуществить отход от исторического (т.е. эфемерного) измерения человеческого существования и привязать реальность к открытию онтологического фундамента бытия. Еще одним свидетельством того, насколько легким и естественным был переход от веймарского социализма к национал-социализму для левых интеллектуалов, может быть замечание Хайека о том, что «любопытной чертой политической эмиграции из Германии является относительно низкий процент левых, которые не являются в то же время „евреями" в немецком смысле этого термина».
Дрейф интеллектуалов в сторону поддержки принципа научной организации общества нельзя рассматривать как безобразное явление, которое было свойственно исключительно Германии. Неслучайно в более поздних работах Хайека, где он занимался критикой «конструктивизма», немецкие авторы упоминаются довольно редко. Ведь вера в то, что наука способна выносить верные суждения в любой области человеческой деятельности — это относительно новая тенденция, и ее источником вовсе не является немецкая культура. Убежденность в способности ученых управлять тоталитарным обществом исходит главным образом из тезиса о том, что «наука может выносить нравственные суждения о человеческом поведении».
Бунт против безличных и часто внешне иррациональных законов рыночной экономики и вытекающее из этого стремление рационализировать эти законы и поставить их под контроль неизбежно порождают «подчинение столь же неконтролируемой воле каких-то людей, т.е. их произволу». В этом состоит скрытая опасность тезиса о том, что «мы должны овладевать социальными силами точно так же, как овладели силами природы. Это не только прямая дорога к тоталитаризму, но и путь, ведущий к разрушению всей нашей цивилизации и препятствующий всякому развитию».
Отсюда следует, что философская проблематика, которая неявно присутствует в любом анализе тоталитарной ментальности, связана с попыткой примирить личную свободу «с главенством одной какой-нибудь цели, полностью и навсегда подчиняющей себе всю жизнь общества». Все тоталитарные режимы и идеологии, несмотря на разнообразие их целей и средств, разделяют веру в возможность достижения социальной справедливости в результате преобразования либеральной политико-экономической системы.