Тоталитаризм
Соответственно центральная проблема соотношения демократии и планирования — это вопрос о возможности существования личной свободы в государстве, которое контролирует средства производства, стремясь достигнуть какой-либо конкретной цели. Это означает, что задача сводится к тому, чтобы установить, в каком качестве — как цели или как инструменты — рассматриваются отдельные люди, и на каком основании это происходит; кроме того, важно понять, кто принимает решение и несет ответственность за выбор: сообщество или индивид.
Из коллективистского экономического планирования вытекает практически тотальный контроль над личной и общественной жизнью, но это не является автоматической гарантией эффективности этого контроля. Миф об изобилии, которое наступило бы, если б только можно было разрушить существующую экономическую систему или внести в нее исправления, оказывается просто грубым искажением фактов.
Соответственно, продолжает Хайек, как невозможно представить тоталитарную систему, которая не контролировала бы экономическую активность, так же нереально надеяться на сосуществование демократической системы и плановой экономики. Ведь при тоталитарном режиме экономическая и политическая власть практически совпадают, что создает «зависимость, которая мало чем отличается от рабства». Результатом этого, в свою очередь, становится трансформация власти из дьявольского инструмента в цель, для достижения которой позволены любые средства. В рамках либеральной традиции, которая всегда выступала против концентрации власти, трансформация власти из политического понятия в экономическое означает, что «вместо власти, по природе своей ограниченной, мы попадаем под ярмо власти, от которой уже нельзя будет укрыться».
С учетом того, что «полные этические кодексы» и «исчерпывающие системы ценностей» (которые необходимы для того, чтобы экономическое планирование было успешным) не встречаются в природе (а вероятность того, что они могут встретиться в сложноустроенном обществе, еще меньше), такие кодексы и системы будут внедряться не с помощью убеждения, а посредством произвола власти и неограниченного применения принципа «цель оправдывает средства». Пример, который приводит Хайек, демонстрирует, что «изменение значений слов» — это черта, общая для всех тоталитарных режимов; такие режимы редуцируют язык до техники управления массами, которая нужна им, чтобы направить массы к предустановленным целям. Манипулирование общественным мнением и придание ему отупляющего единообразия необходимы для того, чтобы противостоять индивидуалистическому мышлению, которое поставило бы под сомнение цели планирования и соответственно способности руководства. Таким образом, тоталитарная организация общества не является результатом процесса обсуждения и воспитания, а представляет собой навязывание «истины» посредством уничтожения тех естественных различий между людьми, которые порождают споры, обмен мнениями и критику.
Эти размышления привели Хайека к постановке вопросов о причинах появления подобной ментальности и о той роли, которую сыграла в этом Германия. То, как он ответил на них, во многом схоже с мнением Мизеса. Хайек тоже считает, что «доктрина национал-социализма является кульминационной точкой длительного процесса развития идей, в котором участвовали мыслители, известные не только в Германии, но и далеко за ее пределами». Он не отрицал и не пытался преуменьшать ту роль, которую сыграли немецкие интеллектуалы в том процессе, в результате которого индивидуалистическая ментальность сменилась коллективистской, хотя и заметил, что в этом они были «не одиноки». К той же группе, по мнению Хайека — как и по мнению Мизеса, — можно причислить Карлейля, X. С. Чемберлена, Конта и Сореля, и это свидетельствует о том, что ментальность такого типа распространилась далеко за пределы немецкой культуры.